Ефим Грабой: «Прокат кино — это не бизнес, потому что на этом теряешь деньги, а не зарабатываешь»
Поговорили с режиссером фильмов «Неизвестный солдат», «Долина земных властителей» и «Война Раи Синициной» Ефимом Грабоем о высоком и земном: миссии документального кино, опыте поколений, дистрибуции фильмов и взаимопомощи как способе выживания для людей искусства.
Ты говорил, что сейчас особенно важно показывать «Войну Раи Синициной». Почему в стране, где чуть ли не в каждой семье есть ветераны, кому-то еще надо объяснять, что война — это страшно? И как в этом может помочь документальное кино?
— Все, у кого в семье воевали родственники, знают, что война — это страшная травма, которая влечет ужасные последствия. Это не то, что кому-то надо объяснять. Но понимать рационально, головой, и чувствовать душой — это совершенно разные вещи.
Травмированный войной человек оказывается на перекрестке — жить оставшуюся жизнь в страхе или с любовью. Выбирая страх, люди еще больше травмируют себя и других людей. Путь излечения через любовь выбирают немногие, потому что он очень тяжелый и болезненный и вынуждает встретиться с травмой лицом к лицу.
Неожиданно для меня самого фильм «Война Раи Синициной» запал в душу людям с разными политическими взглядами. Даже в душах тех, кто не осознает травму, фильм запустил незаметный процесс перемен. Для меня главная задача этой картины — пробуждать людей от равнодушия.
При этом зрители интерпретируют кино совершенно по-разному. Были те, кто в мае этого года в восторге выходил с показа, хвалил фильм, Раю, и завершал словами: «За наших, за победу!». И я не понимал, ну как же так, ведь фильм о любви! Но потом я пришел к выводу, что кино работает не на рациональном, а на подсознательном уровне.
Я верю, что это происходит так: фильм попадает в душу, как семя в почву, и начинает там прорастать. А дальше все зависит от того, как человек за этим семенем ухаживает. У одного вырастет прекрасный сад, а у другого — сорняк.
Так или иначе, кино способно что-то изменить в человеке, даже если по его поступкам мы этого не заметим.
Какая реакция на фильм удивила тебя больше всего?
— Самый сильный и эмоциональный показ для меня был 9 мая 2022 года в кинотеатре «КАРО 11 Октябрь». В тот день я видел парад военной техники и марширующих на Красной площади солдат, которыми гордились их семьи.
А я смотрел на них и думал, что, возможно, скоро они поедут на войну кого-то убивать. Все торжество для меня выглядело цинично и создавало ощущение, что мы живем в какой-то искаженной реальности. Я не понимал, почему в такой день не встают на минуту молчания в память о погибших.
По работе мне пришлось несколько дней наблюдать за подготовкой парада, и я не мог проявлять свои реальные эмоции, от чего внутри все кипело. На фоне боевых действий в Украине все это создавало страшное ощущение, что Россия находится в какой-то параллельной реальности.
После показа фильма 9 мая мне дали микрофон, чтобы я произнес в кинотеатре речь, но в тот момент мне не хотелось ничего говорить. Я попросил согласия зрителей на проведение минуты молчания в память о жертвах боевых действий в Украине с обеих сторон.
Все 50 человек в зале молча поднялись, и мы вместе простояли так минуту. Для меня это была самая мощная и важная реакция на «Войну Раи Синициной». Я стоял на сцене со слезами и понимал, что без фильма эта групповая терапия не случилась бы.
А важно ли тебе было, чтобы фильм понравился героине?
— Это никогда не было моей целью. Между нами сложились такие отношения, что я понимал, какие именно сцены будут ее задевать. Например, сцена со вставной челюстью, которую она просила не показывать.
Когда герою не нравится фильм, это значит, что он представляет себя одним образом, а на экране видит другую картину, которую не готов принять.
Это тоже часть терапии, но только для героя?
— Да. То, как он принимает увиденное, говорит о том, как он живет свою жизнь. Один человек может принять это как подарок и сказать: «Вот, как это на самом деле выглядит, а я и не знал, спасибо!». А другой может взбунтоваться и начать искать виноватого. И первый на очереди — режиссер.
Но между мной и Раей возникло такое сильное доверие, что я даже не допускал мысли, что ей не понравится. Потому что было неважно, что я показываю, ведь я делал это с любовью к ней.
Ты провел бок о бок с героиней три года, снимая этот фильм. Как после такого сближения безболезненно отделиться от человека и вернуться к своей обычной жизни?
— Да, во время съемок я проводил с Раей по несколько часов в неделю. В то время все мои мысли так или иначе касались ее. Потом я уехал монтировать фильм из Израиля в другую страну, но поддерживал с ней связь по телефону: рассказывал, как идет монтаж, интересовался ее жизнью.
Потом приезжал ее навещать несколько раз. И сейчас, когда скучаю, звоню ей. Наши отношения очень естественно перешли в эту здоровую фазу общения. Но я все равно ощутил внутреннюю пустоту, когда полностью завершил фильм.
Она возникла от того, что закончилось все, чем я жил три года: работа над фильмом, общение с Раей, моя привязанность к этому человеку и нашему творчеству. Было непонимание, а что же дальше.
Я ничего не мог делать в то время. Не мог смотреть в экран и нажимать на клавиатуру. Кто-то рассказывал мне интересную историю, а я не мог ее слушать. И вообще не хотел ни с кем общаться.
Это первый подобный опыт такого сильного сближения с героем. Другие не оставались в моей жизни так надолго, кроме моего папы — о нем будет мой следующий фильм.
Что помогло выйти из этого состояния?
— Начал браться за чужие проекты — мне поступали заказы на монтаж. Я выполнял их и постепенно вернул себе вкус к просмотру материалов, сторителлингу, созданию образов.
Потом умер мой папа, и это всколыхнуло всю мою сущность. Я начал снимать, как мама переживает этот момент. А дальше начались боевые действия в Украине, и нужно было снимать об этом. И так постепенно за полтора-два года я снова вернулся к активной работе.
Ты говорил, что для «Войны Раи Синициной» снял около 320 часов материала. Как ты отбирал сцены для полуторачасового фильма и по какому принципу ты монтируешь?
— Мой подход к монтажу меняется каждый день. В процессе меняюсь я сам, фокус моего наблюдения и, в итоге, меняется сам фильм. «Войну Раи Синициной» монтировал интуитивно: выбирал сцену и думал, что она для меня значит, что я хочу увидеть после нее. Так одна за другой сцены собиралась в эмоциональный паззл.
Мой новый фильм я собираю как ожерелье: нанизываю сцены, как бусины, одна за другой. Если они не сочетаются, начинаю все заново. Иногда я могу монтировать только одну сцену с мыслью: «Мне все равно на ожерелье, я хочу, чтобы вот эта бусинка смотрелась идеально».
Каждое кино монтируется по-разному, но у меня это почти всегда интуитивный процесс. Монтажный компьютер — это мое подсознание с ячейками воспоминаний. Там очень много папок с материалами, где что-то попадается мне на глаза и порой складывается в одну картинку, но это не всегда работает так просто.
Моя задача — сесть за компьютер и сделать над собой усилие, чтобы начать и продолжать, когда работа не идет. Все, что я могу сделать в такие моменты — это просто ждать, когда нужное видение ко мне придет.
Главное быть честным с собой и не идти на компромиссы с совестью, если тебе не нравится результат. Когда все кадры на своем месте — я это чувствую и от хорошего монтажа могу даже получить оргазм, серьезно. А когда это не так, то понимаю, что обманываю себя.
Можешь ли ты кому-то другому доверить этот интимный процесс? Был ли у тебя такой опыт раньше?
— Могу. Один фильм я монтировал вместе с другим человеком: мы набрасывали идеи и меняли монтаж друг друга. Но у меня был неудачный опыт в самом начале, когда я делал свой первый фильм.
Со мной работала очень опытная монтажерка, которая отменяла все мои идеи и говорила, что я ничего не понимаю. Мы так и не смогли найти общий язык, поэтому я набрался храбрости и уволил ее. Благодаря этому я начал учиться монтировать сам и постепенно полюбил это дело.
Новый фильм о 9 мая будет монтировать девушка из Аргентины. Я решил, что это должен делать человек, который не связан с войной никакой исторической памятью и будет воспринимать парад на Красной площади, как инопланетный мир. Именно так я это и воспринимал, когда снимал фильм, но уже не смогу так же на монтаже.
Что для тебя значат награды, которые фильм заслужил на фестивалях DocAviv, «Докере», «Флаэртиане» и других?
— Я стараюсь очень аккуратно ходить по этой почве и не забывать о сути искусства. Каждому человеку, который занимается творчеством, приятно получать фидбэк. А награда — это позитивный фидбэк с посылом: «Мы ценим то, что ты делаешь, продолжай». И это дает тебе энергию работать дальше.
Я бы слукавил, если бы сказал, что не хочу получать награды за свое творчество, но это не самоцель. Мне было бы приятнее работать в системе, где не выделяют определенных режиссеров и определенные фильмы и больше говорят о том, что мы вместе делаем общее полезное дело.
Все, кто занимается творчеством, духовностью и религией должны приносить просветление в этот мир. Для меня просветление включает — любовь, милосердие, знания и вообще все, что несет пользу другим. Но вместо этого мы соревнуемся на конкурсах за призы.
Все проходят через этот этап потребности в признании. Это сейчас я умничаю, а на своем первом конкурсе я очень хотел, чтобы мой фильм победил, и думал тогда только об этом. Но потом я понял, что это не принесло мне ни счастья, ни удовлетворения.
Награда подпитывает твое эго, но не делает тебя лучше как творца и даже может навредить твоим следующим работам: ты невольно начнешь загонять самого себя в рамки и захочешь повторить то, что уже было, чтобы снова победить.
Но фестивали необходимы, чтобы вообще показывать свои фильмы?
— Фестивали — это важный отборочный пункт. Творчество генерирует смыслы для общества, а фестивали отражают предпочтения общества. Людям нужен этот отбор, чтобы получать знания и духовный опыт, актуальный в определенный период времени.
До событий в Украине и после у фестивалей была разная программа и они транслировали разные идеи — они меняют свою программу, а режиссеры создают кино с новыми смыслами.
Мы с продюсером составили список международных фестивалей и вместе координировали подачу заявок на них. Но для показа фильма в России и странах СНГ мне нужен был отдельный специалист со знанием местной специфики.
Знакомые порекомендовали агентство Eastwood, которое занимается продвижением картин на фестивали. Благодаря ему фильм первый раз увидели зрители из России. Поэтому фестивали — это в первую очередь платформа для показа кино.
К сожалению, единицы документалистов могут свободно запустить свой фильм в коммерческий прокат. И «Война Раи Синициной», и мой новый фильм спонсированы израильским фондом и сняты для показа на израильском телевидении.
Показать фильм про Раю — это довольно смелый шаг со стороны телеканала, поскольку я не стал подстраивать его под телевизионный формат. Если бы я целенаправленно хотел снять кино для телевизора, мне бы пришлось пожертвовать искусством и поменять форму фильма.
Мне повезло, что в итоге мое кино показали и по телевизору, и на больших экран. Только в кино зритель может получить необходимый визуальный опыт от просмотра.
Премьера «Войны Раи Синициной» состоялась в 2020 году, а в кинотеатрах его показали в 2022-м. Почему прокат задержался на два года?
— Дистрибуция кино — это отдельное искусство. Это как найти для ребенка хорошую школу, чтобы он там развивался и потом добился больших успехов. На момент премьеры я понимал, что два года смогу показывать фильм на фестивалях, а что дальше — непонятно.
Чтобы показывать его в кинотеатрах, нужен был специалист, который искренне скажет: «Мне запал в душу фильм, я знаю, что с ним делать дальше». У «Войны Раи Синициной» это случилось с Мэри Юфит — дистрибьютором документального кино в России.
Она пришла, когда была нужна, а до нее мне не могли помочь. Я не знал, как сделать смету дистрибуции, куда звонить и с кем договариваться о прокате. Это была удача или воля случая, что кино увидела Мэри Юфит, и согласилась заняться прокатом фильма, понимая важность его показа в России.
Каждый день я получал от нее новую информацию о том, каков план действий, кто ей ответил, а кто нет. Она также предложила запустить прокат в социальных кинотеатрах, а дальше — пошло-поехало.
А вообще дистрибуция упирается в деньги: в текущих реалиях прокат своего кино — это не бизнес, потому что ты теряешь деньги на этом, а не зарабатываешь. Если у тебя есть спонсоры или деньги из фонда, то ты сможешь позволить себе прокат.
Но «Война Раи Синициной» финансировалась фондом для показала на телевидении, поэтому я не мог записать в смету строчку «прокат в кинотеатрах». Какие кинотеатры — кино уже заказал канал. Поэтому деньги на дистрибуцию мне пришлось выкраивать из своих сбережений. Я решил, что мне намного важнее показать этот фильм в кино, чем что-то купить.
Денежных призов с фестивалей хватает, чтобы финансировать дистрибуцию?
— Частично, смотря, какой приз. Эти деньги обычно откладывают на следующие проекты, чтобы куда-то поехать на неделю и что-то снять. Денежные призы — это некая финансовая подушка режиссера, которой он может распоряжаться по своему усмотрению. Но призы — это не то, на чем режиссеры зарабатывают.
Ты упоминал о новых фильмах. Над чем ты сейчас работаешь?
— Я работаю над тремя новыми картинами. Первым выйдет фильм о моей семье, который я снимал с 14 лет. Благодаря этой работе я познакомился с сестрой, существование которой от меня скрывали родители.
Второй фильм о 9 мая и третий — об украинских беженцах, которым я помогал на границе Словакии и Украины.
Заметила, что на фестивалях в этом году было несколько ярких фильмов, которые режиссеры сняли о своей семье, чтобы прожить какую-то травму. Ты снимал фильм о семье с той же целью?
— Мне кажется, люди уже давно снимают свою семью. Это направление стало популярно с появлением доступных по цене видеокамер. Кто-то снимал home video для семейного архива, другие в терапевтических целях. А спустя годы многие творцы возвращаются к этим записям, чтобы сделать из них кино.
Помогла ли тебе работа над фильмом понять своих родителей?
— Я прошел длинный путь от очень неосознанного взаимодействия с родителями до ответственного и бережного — фильм отображает все эти этапы. Я начал работать над ним будучи очень юным, но интуитивно достаточно мудрым, чтобы снимать происходящее.
И сейчас я могу посмотреть на кадры из прошлого глазами взрослого человека и проанализировать их без лишних эмоций и домыслов.
Ты много снимал людей старшего поколения. Какую главную мудрость ты почерпнул от своих героев?
— Я всегда выбирал героев, в которых было что-то мне понятное и что-то совершенно незнакомое. Я получал от них какую-то жизненную энергию и знание, что я смогу сохранить ее до старости.
Когда ты снимаешь пожилого человека, то всегда касаешься границы жизни и смерти. Некоторые из них как будто учили меня стареть, а другие — не бояться смерти, даже если на момент съемок я не осознавал этого.
Понял ли ты, чем это поколение отличается от нашего?
— Еще пару лет назад я бы сказал, что оно сильно отличается, а теперь я считаю иначе. Я верю, что у нашего поколения была некая передышка, за которую нам нужно было набраться духовного и эстетического опыта. Он помогает нам сейчас переживать травмирующие все наше нутро события в Украине.
Но в целом мы лишь фрактал наших предков, их продолжение. Чем-то отличаемся, но во многом похожи с ними. Нас нельзя рассматривать как отдельную ячейку вне пространственно-временного континуума, мы — его часть.
Назову одно отличие, которое пришло в голову — старшее поколение очень поющее. Где бы я ни оказался, с какой культурой не столкнулся бы — везде пожилые люди любят петь. Может, и мы такими станем.
Мы с тобой встретились в сербском городе Сремски Карловци. Почему ты уехал из Израиля в Сербию?
— Весной 2020 года во время ковида я уехал пожить на горе в избушке. Пока медитировал там, мне пришел инсайт: открыть резиденцию для людей искусства на природе в целях выживания. Это была очень четкая формулировка, которую я после медитации записал в дневнике.
Мысль прочно засела у меня в голове и я стал интересоваться, как работают эко-деревни, устойчивые сообщества. Я понимал, что их уже довольно много, но при этом много и тех, кто хотел бы побывать в таком месте. Поэтому я решил создать подобный проект.
Его идея в том, чтобы создать пространство, где художник сможет бесплатно пользоваться необходимой инфраструктурой для своего творчества, жить и питаться. Но взамен должен делиться своими навыками с местными жителями, чтобы происходил культурный обмен.
Важно было правильно выбрать место, чтобы сохранить баланс между природой и цивилизацией. Находясь в городе и находясь в лесу, человек создает совершенно разное искусство, потому что его ощущениям резонируют разные вещи.
Для создания творческой резиденции я выбрал Сербию, потому что у меня здесь много друзей из сферы искусства, я уже снимал здесь фильм и мне близка по духу эта земля — она меня принимает. Выбрал маленькую деревню Гардиновци и поселился там, но на реализацию всего задуманного нужно еще много времени.
А в каком виде все это существует сейчас?
— Пока есть дом, поле, фруктовые деревья и плодородная земля. Идеальное место, чтобы создать творческий храм. Нужно выйти на фонды, которые поддержат такой проект. Их немного, но они есть. Я не хочу заниматься финансами и предпочел бы делегировать этот вопрос специалистам.
Пока вместе со мной в Гардиновцах живут мои коллеги. Благодаря им дом ожил, мы вдохновляем друг друга. С начала военных действий мой дом стал шелтером для моих русских друзей.
Я был бы очень рад принимать здесь своих украинских друзей тоже, но, к моему сожалению, Сербия не так активно участвует в приеме и размещении украинских беженцев. Так что у них есть более приятные пункты назначения, чем моя деревня.
А как человеку искусства зарабатывать на жизнь, если он хочет погрузиться в тему и снимать кино три года? Делать перерыв на коммерческие проекты?
— Да, так и есть. Человек с хорошим эстетическим вкусом может реализовать свой потенциал и в коммерческих проектах. Не обязательно снимать рекламу или что-то в этом роде — можно обучать других. Среди режиссеров есть прекрасные учителя, у которых есть дар объяснять и вдохновлять других людей.
Но большинству режиссеров приходится заниматься чем-то еще помимо искусства — таковы законы выживания в нашей среде. Но для меня это вопрос приоритетов и сохранения баланса между творчеством и зарабатыванием денег.
Я хочу, чтобы на протяжении моей карьеры мне удавалось уделять больше времени творчеству и всему, что духовно меня развивает, и меньше времени тратить на то, чем я бы не стал заниматься без необходимости в деньгах.
А тебе ближе преподавание или коммерческие съемки?
— Я преподаю, но не за деньги, в международном кинолагере Interaction для студентов на юге Сербии — его организует кинопродакшн Filmart. Я сам впервые побывал в Сербии, когда приехал сюда на обучение, и потом мне предложили вести здесь программу.
