Илья Желтяков: «Ни один фильм не давался мне с таким трудом»

Поговорили с режиссером «Последнего теплохода», получившего главный приз «Докера», о борьбе с отчаянием, критике, пользе фокус-групп и предпринимательского опыта в создании документального кино.

Главный герой все-таки знал или не знал, где находится дом его родственников?

— Начнем с того, что мы с Настей Полухиной — соавтором фильма и моей супругой — не считаем Романа главным героем. В фильме мы ничего не рассказываем про его судьбу, потому что картина не о нем.

При написании сценария у нас был замысел найти героя, который будет связывать воедино истории разных людей, и поможет нам создать коллективный портрет жителей побережья Белого моря. Между собой мы называли его проводником.

Потом с этим сценарием мы поучаствовали в питчинге, выиграли грант от Минкульта и рассказали об этом у нас в соцсетях. Пост увидел Роман и написал нам свою историю про дом, в котором он последний раз был в раннем детстве, и очень хотел его найти.

Нас заинтересовала его история, мы встретились с ним в Петербурге и он спросил, может ли в каком бы то ни было качестве поучаствовать в нашей экспедиции. И тогда мы поняли, что Роман может стать тем самым персонажем, который соединит все истории воедино.

К вопросу о том, знал ли он адрес — Роман знал только название деревни, в которой находится дом, но больше информации у него не было.

Киновед Елена Ульянова в своей рецензии на ваш фильм пишет, что Роман — сериальный актер. Получается, он играл роль?

— Роман — непрофессиональный актер. Он окончил Санкт-Петербургский университет кино и телевидения по специальности режиссер, но в этой области не работал. Спустя время он стал актером массовых сцен в сериалах. Насколько я знаю с его слов, сейчас Роману предлагают более серьезные роли, и он хочет получить актерское образование.

Но в нашем фильме он не выполнял актерскую работу, и как только он пытался что-то играть, мы его тормозили, поэтому ни один подобный эпизод в картину не вошел. Нам очень важно, чтобы он был собой.

В глаза бросается официальный образ Романа. Это была его инициатива носить костюм или ваше режиссерское решение?

— На нашу первую с ним встречу в Петербурге он пришел в костюме с галстуком, и мы попросили его, чтобы именно в таком виде он появился в фильме. Сначала он выглядел достаточно странно и чужеродно.

Но в ходе экспедиции он изменился как внешне, переодевшись из пиджака в тельняшку с телогрейкой, так и внутренне, благодаря чему он обрел свое место в этом пространстве. То есть его трансформация в фильме была реальной. Но, конечно, как режиссеры мы создавали какие-то сюжетные повороты, чтобы в кадре была динамика.

Мы придумывали, куда Роману пойти и кому показать фотографию. А дальше отпускали ситуацию и просто наблюдали, как проявляется он и люди рядом с ним. То есть мы работали по принципу спровоцировать, а потом наблюдать. И он даже не всегда замечал, что мы его снимаем.

Кроме того, в путешествии Роман нашел родственников, о существовании которых даже не подозревал. В частности, священник отец Василий, который также пытался по фотографии угадать, где находится дом, оказался его четвероюродным дядей.

А как сложилась судьба этого дома?

— Сейчас Роман оформляет прописку в этом доме, планирует его отремонтировать и сделать пригодным для жизни.

У нас был кровавый полугодовой монтаж: мы собирали фокус-группы, состоящие из людей, не имеющих отношения к кино, и приглашали их на «Ленфильм», чтобы показывать варианты монтажа и проверять свои идеи. Не на каждой картине можно и нужно так делать, но нам это решение очень помогло.

По результатам опроса зрителей мы выяснили, что последний кадр, где Роман с ведрами заходит в дом, большинство считали как решение остаться жить в этом доме. Именно такой смысл мы и закладывали.

Насколько я знаю, вы сами родились в этих краях и в курсе того, что происходит в регионе?

—  Да, я родился на Баренцевом море примерно в таком же городке, как Островной, только до него можно было добраться на машине. Он назывался тогда Мурманск-130, а потом его переименовали в Гаджиево. В этом закрытом военном городе располагалась база подводных лодок, а мой отец был командиром одной из них.

Поэтому природа и герои «Последнего теплохода» — это мои родные места, мои родные люди, и сам фильм — это дань любви им.

Как вы думаете, какая судьба ждет эти населенные пункты? Их расселят или найдут новый теплоход на замену «Клавдии Еланской»?

— Может быть, другой теплоход и найдут, потому что Гремиха и Островной — это все же стратегические места. В фильме рассказывается, что раньше население составляло 40 тысяч человек, а градообразующим фактором были атомные подлодки.

Теперь же жизнь в городах строится вокруг предприятия Росатома, где эти лодки разбирают на детали и перерабатывают. Пока предприятие работает, транспорт должен ходить. Возить людей вертолетом — не вариант, потому что на нем не перевезешь крупные грузы. Поэтому, я думаю, будут задействовать другие суда.

Но когда переработают все реакторы подлодок и все топливо, предприятие, вероятнее всего, закроют. Поэтому будущее побережья от Островного до Чавыньги весьма туманно. Но пока там остаются такие прекрасные люди, есть надежда, что в города вернется жизнь.

Понимаете ли вы людей, которые остаются там и ждут, когда их город закроют?

— Тут нужно разделить Островной и другие населенные пункты. Островной — это закрытый город и все, что там есть, находится в государственном ведении. Чтобы город развивался, надо как минимум его открыть, и потом уже думать о том, как наладить там рыболовный промысел, добычу краба и частный бизнес в целом.

Жители этого города привыкли полностью полагаться на государство, которое определяет их судьбу. Часть жителей имеют сертификаты и десятилетиями ждут своей очереди, чтобы обменять этот документ на жилье в Мурманске или другом городе.

Но ведь остальные города не закрытые. Что, по-вашему, держит там людей, помимо любви к родному краю?

— В Сосновке и Чаваньге все наоборот: там живут потомки поморов — очень свободолюбивые люди, которые не привыкли полагаться на государство, и никакой поддержки от властей не ждут.  Они знают, как добыть еду, где заработать деньги, как строить и отапливать жилье в таких тяжелых условиях. «Море — наше поле», — говорят они.

У этих людей кроме Бога и их самих никого нет и в принципе им никто и не нужен. В этом одновременно их сила и слабость, потому что законы и цивилизация мешают им жить. Они сами говорят, что живут тут вопреки, потому что государство своими законами пытается выжить людей из этих мест.

Но мы этой темы сознательно не касались, потому что не хотели снимать социальное кино. Мы и так рассказали пять разных историй, за что нас критиковали. Например, Ксюша Охапкина — потрясающий художник-документалист, посмотрев нашу картину, назвала ее «франкенштейном».

Вы писали у себя в соцсетях, что фильм было делать «трудно до отчаяния» и сейчас рассказали про «кровавый монтаж». С какими сложностями вы столкнулись в работе над картиной?

— Мы все пытались взаимодействовать с реальностью по нашему сценарию, но не всегда это было возможно.

После создания чернового сценария мы с оператором Мариной Левашовой поехали на разведку примерно на две недели, посмотрели локации, познакомились с героями. Вернувшись в Петербург, написали более детализированный сценарий и продумали сцены. А когда приехали снимать в деревню, наши герои ушли охотиться на медведя.

Нам пришлось искать новых героев, а на поиск и съемки в этой локации осталось всего пять дней. Повезло, что был длинный полярный день, и мы могли снимать допоздна. А еще киностудия «Ленфильм» выделила нам двух операторов, за что мы очень благодарны. Это позволило нам с Настей снимать в разных точках и тем самым сэкономить время.

Было очень трудно работать из-за погодных условий и сложной логистики. Когда мы приехали в Мурманск, теплоход простоял в порту три дня, из-за чего в Сосновце у нас остались всего сутки, и мы не успели снять задуманное.

Были моменты, когда казалось, что мы проиграем эту битву. Например, когда нас не пускали снимать на Островной несмотря на разрешения ведомств и губернатора. У меня не было понимания, складывается кино или нет. Я провел несколько месяцев в этих мучениях, что сильно отразилось на моей семье, потому что со мной было просто невозможно разговаривать.

Как вы мотивировали себя закончить работу над ним?

— Когда я в очередной раз у себя в соцсетях написал, что мы собираем фокус-группу для принятия монтажных решений, этот пост прочитала Настя Тарасова — одна из организаторов «Докера». Она спросила, что мы там снимаем.

Это было в декабре, когда у нас был готов только черновой монтаж без цветокоррекции и звука. Я отправил ей файл, и через время она ответила, что хотела бы взять наш фильм в основной конкурс. Вообще я очень сомневающийся в себе человек, и ее сообщение придало мне сил, когда я уже был близок к отчаянию.

Ни один фильм не давался мне с таким трудом, тем не менее, я доволен тем, что получилось. Меня не терзают сомнения по поводу того, что я где-то недожал, как это было с другими моими картинами, и я спокойно занимаюсь другим проектом.

Уложились ли вы в выделенное Минкультом финансирование или пришлось вкладывать собственные средства из-за логистических форс-мажоров?

— Если честно, мне не известен размер полученного на фильм гранта и я не могу сказать, хватило ли его на производство или студии «Ленфильм» пришлось доплачивать собственные средства, чтобы завершить картину.

Смету мы утвердили задолго до съемок, но когда мы оказались в центре битвы-постпродакшена, стало ясно, что смен на монтаж и звук нужно чуть ли не в два раза больше. И поскольку утвержденный бюджет уже кончился, я решил часть своего гонорара потратить на оплату режиссеру монтажа и звукорежиссеру. Не стал просить увеличивать смету студию, которая к этому времени и без того угождала почти каждой нашей спонтанной просьбе.

И еще на этапе производства я доплачивал оператору Виталию Афанасьеву. В определенный момент стало ясно, что этот фильм за такое короткое время снять одной камерой просто невозможно, и в «Ленфильме» пошли нам навстречу, согласившись оплатить работу еще одного оператора, которого изначально не было в смете (документальное кино редко снимается в две камеры). Но сумма гонорара, на мой взгляд, была не в полной мере адекватна таланту этого человека. Поэтому мы с Виталиком изначально договорились, что я ему доплачу, чтобы он смог поехать с нами.

В фильме было несколько моментов, когда голос героев затухал, при этом на экране они продолжали беззвучно артикулировать. Что это было?

— Да, в фильме это происходит трижды: два раза во время монолога водителя и один раз в речи капитана. Нам показалось, что это удачное художественное решение.

Дело в том, что во всех этих моментах герои начинают говорить о том, что и так очевидно: как все было хорошо раньше и как сейчас пришло в упадок. Это придавало бы социальную окраску истории, а нам хотелось уйти от этого нарратива.

Кроме того, звуковая концепция фильма такова, что у каждого населенного пункта свою шумомузыка: волны, комары, чайки. Эта какофония по-разному себя проявляет: то взаимодействует с героем, то уходит на задний план.

А в этих эпизодах нам показалось уместным вывести ее на передний план, чтобы она перекрывала речь героя и захватила все звуковое пространство. Мы хотели показать, что среда может быть сильнее человека, но не все зрители это считали именно так, как мы задумывали — и это нормально.

Но в кулуарах «Докера» ко мне подошел звукорежиссер Светолик Зайц, который работал с Кустурицей, и, как я понимаю, был одним из тех, кто дал нам приз за лучший звук. Он сказал мне много приятных слов, и я был рад, что он оценил нашу работу.

Вы известны не только как режиссер, но и как предприниматель. Помогает ли опыт в бизнесе в вашей творческой деятельности? В том числе, заработать на прокате ваших картин?

— Зарабатывать на документальном кино у меня никогда не получалось, да и вообще мало кому это удается. С точки зрения финансовой модели наш проект «Лес и ветер» выстроен неправильно. Он создан на душевном порыве сохранить культуру малочисленного народа — вепсов.

Но все равно этот бизнес приносит прибыль и дает нам свободу в работе над фильмами. Я знаю, что у меня есть источник дохода, и могу полностью потратить свой режиссерский гонорар на картину, отчего она становится лучше.

Кроме того, опыт предпринимательства развил мои коммуникативные навыки. Мне нередко говорят, что у меня сильные продюсерские компетенции, а некоторые коллеги считают, что они больше режиссерских. Возможно, так и есть.

Во время съемок «Последнего теплохода» мне приходилось быстро ориентироваться в разных ситуациях и договариваться с людьми, вести переговоры с различными ведомствами, получать разрешения, координировать наш маршрут.

Кроме того, наш бизнес привел нас к сюжету будущего фильма, построенного на вепсской мифологии. У нас вепсами сложились доверительные отношения, и они рассказывают нам то, во что у них не принято посвящать посторонних. Часть из этих историй ляжет в основу нашей полуязыческой документальной истории.

Когда ждать премьеру этого фильма?

— Пока он только в процессе разработки сценария, так что об этом еще рано говорить. Торопиться с ней точно не хочется, поэтому, думаю, что она выйдет не раньше следующего года.

Сейчас у нас в приоритете картина о коммуне анархистов, над которой мы работаем уже восемь-девять лет. Мы начинали работу над ней со студией Лендок и, надеюсь, с ней же и завершим в этом году.

«Последний теплоход» принес нам доверие со стороны студий, и это не бездушные системы, а реальные люди, которые тебе доверяют. И я надеюсь, что мы это доверие оправдаем.

---