Константин Селин: «Нельзя допускать, чтобы человеческая жизнь стояла ниже какой-либо идеи»

На прошлой неделе в прокат вышел фильм «Живой» режиссера Константина Селина. Поговорили с ним о съемках картины, необходимости пересмотреть отношение к военному прошлому и проблемах дистрибуции документального кино.

Константин Селин: Давайте сначала я задам вам вопрос: что этот фильм принес в вашу жизнь?

Журналист: Я выросла в Петербурге и проблематика «Живого» мне очень близка. Мой класс несколько раз в год возили на экскурсии по мемориалам и военно-историческим музеям.

По рассказам экскурсоводов, солдаты были какими-то киборгами, которые шли на войну без лишних вопросов, потому что так надо. Но эти образы далеки от реальных людей, их страха, боли и страданий. И, как мне кажется, такое восприятие героев войны обесценивает их подвиг.

Поэтому для меня фильм стал ответом сразу на несколько вопросов: как рассказывать о войне подрастающему поколению и достаточно ли мы сделали, чтобы увековечить память погибших. Очевидно, что нет, раз только в Ленинградской области так много солдат не захоронены.

И еще после просмотра мне пришло четкое осознание, что до тех пор, пока прах этих людей не предан земле, стыдно и лицемерно проводить помпезные парады, бить себя в грудь и заявлять, как мы чтим память предков.

К: Как думаете, есть ли у фильма шанс побудить людей к тому, чтобы пересмотреть свое отношение к прошлому?

Ж: Шанс есть, если в обществе будет дискуссия на эту тему. К сожалению, младшее поколение подвергается образовательной пропаганде, а старшее — телевизионной, и мы никак не можем на это повлиять.

Все, что в наших силах — это транслировать альтернативную точку зрения. Очень важно давать людям пищу для размышлений через искусство, соцсети и любые публичные площадки.

К: Обязательно оставьте эту часть. А теперь я готов отвечать на ваши вопросы.

Как долго снимался фильм и почему потребовалось охватить подготовку нескольких выставок в течение года, а не просто отснять одну из них от и до?

— Невозможно было снять все необходимое за один раз, потому что некоторые процессы на выставках происходят на протяжении нескольких месяцев и хронологически все этапы подготовки разбросаны друг от друга довольно далеко.

Я начал снимать кино один, а с продюсированием на первых порах мне помогал Семен Лебин, который присоединился к работе еще на этапе написания сценария и очень помог мне в разработке темы. Сначала я снял эпизод на Невском пятачке и какие-то кадры с экспозиции.

Дальше я сделал трейлер, закончил сценарий, и мы с Семеном стали отправлять его на различные питчинги. В том числе, на конкурс «Региональное кино России», организованный Фондом «Пример интонации» кинорежиссера Александра Сокурова.

Нам повезло, и наш проект поддержал фонд: создал условия для съемок и прикрыл меня с разных сторон кинопроизводства. У картины было несколько продюсеров —

Николай Янкин, Наталья Смагина, Анастасия Шаталова, и художественный руководитель — Александр Николаевич Сокуров, который помогал на всех этапах производства.

Благодаря их помощи я мог спокойно двигаться по своему пути и собирать материал, параллельно наблюдая за тем, что происходит в жизни. А реальность, как обычно, не соответствовала моим ожиданиям: одна экспозиция заканчивала работу, а следующая должна была начаться не скоро.

Потом герой моего фильма Дима уезжал на экспозиции в другие города, куда я не мог поехать за ним. Сложность работы над этим фильмом заключалась как раз в том, что Дима все время куда-то бежит, не останавливаясь, и чтобы снять кино, нужно было бегать с камерой за ним.

Поэтому мы двигались пошагово и довольно медленно. Первая часть фильма была снята на Севкабеле, где в итоге все пришлось разрушить, а вторая часть — на Ленфильме и на Невском пятачке, куда приехали родственники одного из найденных в земле солдат.

И третья часть была снята уже после чернового монтажа, когда я посмотрел его и понял, каких еще кадров мне не хватает для наполненности этого произведения. В общей сложности съемки длились больше года: начались в 2020-м, продолжались на протяжении 2021-го и последние кадры я снял в январе 2022-го.

Доводилось ли вам раньше работать с Александром Сокуровым? И что означает его статус — художественный руководитель картины? Какое именно участие он принимал в создании фильма?

— Я человек непрофессиональный, учусь всему на своих собственных фильмах. Образование, полученное в Санкт-Петербургском государственном университете кино и телевидения, я не могу назвать качественным с точки зрения ремесла.

Поэтому сотрудничество с Александром Николаевичем, который является для меня авторитетом в человеческом и профессиональном смыслах, и его командой стало для меня настоящим подарком судьбы и одним из главных событий в моей жизни.

Александр Николаевич участвовал во всех этапах создания фильма. Сначала внимательно прочитал сценарий и поделился своими впечатлениями. Задал много вопросов, но не на все из них я смог ответить. Они задали мне вектор движения.

Дальше я показывал ему отснятый материал, потом мы обсудили с ним черновой монтаж, а затем он очень деликатно направлял меня на этапе озвучания картины. После каждой встречи с ним я все глубже и глубже раскрывал выбранную тему и понимал, как многому мне еще нужно научиться.

О Великой Отечественной кто только не снимал, и я понимал, что для работы над этой темой мне не хватает багажа накопленных знаний и погружения в тему. Поэтому для меня работа под руководством Александра Сокурова стала очень важным этапом при создании этой картины.

Вы говорили, что вы были знакомы с Дмитрием еще до съемок фильма, но вам не хватало мотивации снять кино на эту тему. А что в итоге подтолкнуло вас к этому?

— Да, я знал его около двух лет к моменту начала съемок. Мы познакомились с ним на одной из его выставок. Мы продолжали общаться, я приезжал на другие выставки, которые очень впечатляли меня с визуальной точки зрения. Но я не понимал, что мне снимать, в голове не рождалось никакой истории.

И только когда он позвал меня на Невский пятачок, где работают поисковики и находят останки без вести пропавших солдат, перезахоранивают их и потом разыскивают их родственников, у меня сложился цельный образ будущего фильма.

Тогда я задался двумя вопросами: почему мои ровесники занимаются захоронением солдат и созданием выставок в память о них, нет ли в этом какого-то перегиба? И что важного я могу сказать о тех, кто остался брошен и забыт? В тот же день я сказал Диме, что понял, о чем хочу снимать фильм, и эта поездка была нашим первым съемочным днем.

А вы поняли, в чем личная мотивация вашего героя заниматься этим?

— Дима родился в Шлиссельбурге, рядом с Невским пятачком, где шли ожесточенные бои. Он чувствует, что неразрывно связан с этими жертвами. Думаю, что он и другие участники поискового отряда занимаются захоронением солдат по зову совести, это их благородный порыв.

Дима еще и придумал способ сохранить память о павших в бою в своих выставках. Он буквально пробил своему проекту дорогу на выставочные площадки, не унывая, носил показывать его из кабинета в кабинет. В результате государство финансово поддержало его идею.

Можно сказать, он изменил правила игры: в музеях все экспонаты лежат за стеклом, а у Димы можно быть внутри экспозиции, прикоснуться в прямом и переносном смысле к судьбам его персонажей. Даже есть опасность перепутать реальность, из которой мы пришли, с вымышленной.

В какой-то момент война настолько окружила его со всех сторон, что это творчество превратилось для него в конвейер. У него сейчас много экспозиций, и он должен лично присутствовать на каждой, чтобы контролировать все процессы. Но по этой причине ему не хватает времени ездить на раскопки, и это его тяготит.

В каком-то смысле он стал заложником своего детища. Тяжело ли ему смириться с тем, что его выставки, в которые он вкладывает столько труда и времени в ущерб личной жизни, не стали постоянными экспозициями?

— Я думаю, в любом случае обидно разрушать свое произведение, да еще таким варварским способом, как показано в фильме. Но тут важно отметить, что фильм — это созданный мною мир, это моя экспозиция.

В реальности у Димы проходило сразу несколько выставок, которые строились параллельно, и не все из них потом демонтировали. Думаю, это обнадеживает его и команду.

Каково было смотреть на то, как из людских костей собирают скелет будто конструктор? Вы чувствительны к таким вещам?

— У меня тогда были действительно странные и жуткие ощущения, которых я прежде не испытывал. Произошла рассинхронизация с реальностью. Как человек может лежать в земле по частям? Сколько там еще погибших? Неужели вся земля, по которой мы ходим, это чья-то могила?

Еще думал о том, зачем нужно доставать останки из земли и идентифицировать их? Наверное, это нужно нам самим, чтобы помнить о жертвах, которые приносит война. Чтобы не забывать о том, что война — это всегда катастрофа и наша главная задача состоит в том, чтобы не допустить ее.

Казалось бы, Великая Отечественная война — это далеко, забыто, давно осмыслено и прорефлексировано. Но последнего точно не произошло. Мы наполняем те события излишним героизмом и святостью, испытываем гордость и трепет, но ведь мы не прожили горечь огромных людских потерь.

Больше всего меня поразило, что многим из умерших на пятачке солдатам не было и 20 лет. Они не успели пожить и перестали дышать так рано. От этого очень горько, потому что нет ничего ценнее и важнее человеческой жизни.

На мой взгляд, самый важный урок, который нам нужно извлечь из прошлого — нельзя допускать, чтобы человеческая жизнь стояла ниже какой-либо идеи.

В России говорить о ВОВ с точки зрения потерь и ошибок считается чуть ли не святотатством. Не было ли у вас опасений, что фильм неправильно интерпретируют?

— Как автор я создаю горизонтальную плоскость, в которой каждый достраивает свои вертикальные линии согласно пережитому опыту, накопленному багажу знаний, совести и чести. Моя задача создать пространство, в котором человек сможет вести диалог с самим собой.

Я задал вам вопрос в начале, чтобы понять, какие ощущения у вас вызвал фильм. И, к счастью, не услышал, что нужно хватать оружие и сломя голову ехать на фронт. Вы озвучили примерно то же, что чувствовал и я сам, создавая это произведение. Это дает надежду, что мне удалось что-то донести до зрителя.

Возможно, в этой работе я слишком деликатно обозначил акценты, обошелся без личных суждений. Но таково мое отношение к документальному кино и реальным человеческим жизням — как к материалу, с которым нужно работать осторожно, не надрываясь излишним судейством.

В фильме есть драматургически выстроенное развитие событий, где я показываю разные рассуждения о жертвах войны — Димины, экскурсовода, племянницы погибшего солдата, Виктора Петровича Астафьева.

Выступление Астафьева не включали на экспозиции, это сознательно добавленная мною вставка. Его голосом я решил передать свои соображения на эту тему. Думаю, что переосмысливать Великую Отечественную войну правильно именно с минорной интонацией.

Мне хотелось, чтобы этот фильм разбудил человеческое в людях. Чтобы он побуждал россиян к дискуссии, чтобы они пересмотрели отношение к войне и захотели узнать больших о своих погибших родственниках.

Когда герой заходит в кладовку, где хранятся скульптуры, все предметы окутаны дымкой, которая стирает грань между сном и реальностью, прошлым и настоящим. Как вы создали этот эффект?

— В моем монтажном листе эта сцена называлась «Сон Димы». И мы долго думали над приемами, которые помогли бы отделить реальность от вымысла. Для съемок скульптур не подходила цифровая камера с хорошим объективом, потому что в кадре они выглядели еще более реалистичными. А я хотел добиться обратного результата.

И вот я случайно увидел в Петербурге мастерскую арт-объективов Monolens. Ее замечательный хозяин Вячеслав предоставил мне несколько моноклей и ахромат 35 мм. Особенность этого ахромата в том, что при открытии диафрагмы свет попадает на объект и начинает рассеиваться. За счет этого в кадре и возникает эффект тумана.

Чередуя монокли и меняя фокусное расстояние я и снимал эти эпизоды с дымкой. Мне показалось, что для решения моей задачи использовать переделанные советские объективы — это оптимальный вариант.

Вы говорили, что без монолога героини на могиле ее дяди, погибшего совсем юным, картина не получилась бы. В этой сцене она несколько раз себя поправляла, как будто сомневаясь, пройдут ли ее слова цензуру. Говорила ли она то, что действительно думает?

— Это правда важный эпизод, своего рода моральный камертон, по которому выстраивался весь остальной фильм. В тот день она с семьей сначала посетила экспозицию, потом поехала на Невский пятачок. Я понимал, что рядом с местом гибели ее родственника может произойти что-то эмоционально точное к исследуемой теме.

Поисковики с дочкой и внучками героини шли вперед одной компанией, а она присела одна на оградку и что-то шептала про себя. Я запомнил это и решил с ней поговорить позже. Потом мы все пошли на раскопки, нашли пули, и спустились к воде их помыть.

Мы с героиней разговорились, и она призналась, что хотела бы поговорить  с дядей наедине на его могиле. Я спросил разрешения присутствовать при этом личном для нее моменте, звукорежиссер Анастасия Владимирова тоже очень деликатно выполнила свою работу.

По дороге к месту мы с ней искренне друг другу проговорили свои переживания от увиденного, убрав дискомфорт от присутствия меня и камеры. Когда мы подошли к памятнику, она уже думала только о том, что ей важно было высказать, а не о том, что ее снимают, я это точно знаю.

А оговорилась она потому, что хотела оправдаться перед павшим в бою дядей за слова своего мужа, который сказал, что тот зря погиб. Эта сцена родилась абсолютно естественно из ее собственного порыва. Если бы я скомандовал: «Садитесь сюда и говорите вот это», такой интонации не было бы.

Но раз у зрителя возникает недоверие, значит, это мой промах как режиссера. Может, слишком неточное фокусное расстояние было выбрано, а может быть не надо было монтировать этот эпизод — оставить одним кадром. Но в реальности героиня не играла и не боялась, она искреннее исповедовалась перед своим «младшим» дядей.

«Живой» получил премию Дзиги Вертова за лучший документальный фильм и специальный приз от партнеров — организацию кинопроката. Был ли у вас в планах прокат до этой победы?

— Продюсеры фонда «Пример интонации» думали насчет проката, но потом наш фильм наградили новой премией им. Дзиги Вертова и призом от проекта Страна.DOC — прокатом фильма в кинотеатрах 20 городов России.

Я благодарен Марии Готлиб и другим коллегам, что помогли осуществить мою мечту и показать эту картину в кино. Мне было важно, чтобы зритель прочувствовал то, что я пытался сказать, именно на большом экране.

Я видел, как фильм воздействует на зрителя, и какие полярные мнения порождает. В Перми на фестивале «Флаэртиана» столкнулись либерально и радикально настроенные люди, которые спорили о том, патриотичное это кино или провокационное.

И эта общественная дискуссия как раз то, к чему я стремился. Пусть лучше люди спорят, чем совершают непоправимые ошибки. Надо спорить до тех пор, пока мы все не договоримся.

Как подготовить массового зрителя к тому, что он увидит на большом экране очень красивую, но не динамичную картину, предназначенную для вдумчивого просмотра?

— Мне кажется, лучше не рассуждать об этом вообще. Просто надо смотреть на большом экране — и все. Авторы создают свои произведения для кинотеатров и нельзя отрицать, что впечатление от просмотра на большом экране с профессионально настроенным звуком совершенно иное, чем от просмотра на домашних гаджетах.

Меня на протяжении многих лет волнует вопрос, почему в кинопрокат берут откровенно посредственные игровые фильмы и не рискуют брать документальные, которые при этом сняты на очень высоком уровне.

Я знаю как минимум два десятка неигровых фильмов, на которые зритель пойдет в кино. Но чтобы это случилось, не нужно презентовать документальное кино как авторское и элитарное — это отталкивает людей.

Мои знакомые часто спрашивают: «А где посмотреть документальные фильмы?». И я задумался, а действительно, где?  Да, есть платформы типа Artdoc.media, где можно найти некоторые картины, но это для разбирающихся людей. А неискушенному зрителю нужна афиша, реклама и какое-то событие.

Если подходить к дистрибуции документального кино так же, как игрового, то люди на него пойдут. Особенно сейчас нам всем очень важно смотреть кино о человеческих отношениях, а не скетчи с батальными или комедийными сценами.

Поэтому я призываю всех посмотреть в кинотеатрах картины, которые параллельно с моим фильмом создавались при поддержке фонда Александра Сокурова и сейчас вышли в прокат: «Тембот» Тины Мастафовой, «Волнами» Сергея Кальварского и «Женя и Ваня на краю света» Анны Каториной.

Вы говорили, что работа над «Живым» привела вас к идее игрового кино. Вы сейчас снимаете игровой фильм?

— Сейчас я нахожусь в Париже, где как режиссер монтажа и оператор заканчиваю очень важный фильм, в который вложил очень много своих сил. Это будет очень мощное кинематографическое высказывание.

По личным обстоятельствам, я продлил контракт в Париже еще на несколько месяцев. Передо мной 30 листов написанного нового сценария и почти никаких возможностей для его реализации. Посмотрим, что будет впереди. Надеюсь, будет.

---