Маруся Сыроечковская: «Я считаю, что фильм — это приглашение к диалогу»
Поговорили с создательницей картины «Как спасти мертвого друга» о причинах успеха дебютного фильма по всему миру, опыте работы с зарубежными продюсерами и возможностях для российских документалистов.
Вы снимали свою жизнь на протяжении 12 лет. Как пришли к мысли собрать эту картину из массива хроники?
— При жизни Кими я просто снимала какие-то происходившие с нами ситуации, без конкретной идеи. А делать этот фильм я решила через два года после того, как он умер — сразу после похорон было психологически тяжело взяться за работу.
Но все же я очень хотела сделать кино о нем, поэтому в самом конце 2018 года села отсматривать материал. В итоге я убедилась, что мне есть, с чем поработать, и приступила к созданию фильма.
Весомую часть хронометража картины занимает политический контекст. Вы сразу понимали, что эта история будет не только о вас двоих, но и о России?
— Как только я приступила к работе с материалом, сразу стало понятно, что эта история произошла не в вакууме, у нее есть время и место. Произошло множество событий, которые повлияли на нас косвенно или прямо, поэтому хотелось добавить в кино этот фон.
Как я понимаю, вы учились режиссуре уже после того, как сняли большую часть материала. Как изменилось ваше восприятие снятых кадров после обучения и как вам помогло в работе полученное образование?
— Я пошла учиться в киношколу примерно в середине съемочного процесса. Мне кажется, этот момент даже заметен в фильме, потому что я стала по-другому снимать. До обучения я воспринимала камеру скорее как защитный механизм для дистанцирования от происходящих вокруг событий.
А после киношколы я начала по-новому рассматривать мир через камеру. И если раньше я переживала из-за плохого качества каких-то кадров и не знала, что с ними делать, то после обучение мне пришло понимание того, как работать с материалом и смонтировать из него фильм.
А повлияло ли обучение на работу с героем?
— Скорее нет, потому что у нас с Кими были очень близкие отношения, мы ничего специально не конструировали.
Получается, в фильме можно наблюдать как некую техническую эволюцию — за 12 лет изменились технологии, камеры, так и вашу эволюцию как режиссера?
— Да, это в целом фильм про наше взросление.
Каково было увидеть свой фильм на большом экране и пережить эту историю снова?
— Когда мы с командой работали над звуком и проверяли DCP-копии, мы арендовали кинотеатр, и тогда я впервые посмотрела фильм на большом экране. Потом еще устроила показ для наших с Кими друзей и это был, наверно, самый эмоциональный для меня просмотр.
Я смотрела фильм вместе со зрителями на мировой премьере на Visions du Réel в Ньоне, и с тех пор больше не смотрю, прихожу только на обсуждение после показа. Мне тяжело переживать эту историю снова и снова, потому что в некоторые моменты фильма я до сих пор очень сильно эмоционально вовлекаюсь.
Как вы представляли себе реакцию зарубежной публики и какой она была на самом деле?
— Мне казалось, что это очень личная история, и я не рассчитывала, что кино покажут на таком количестве фестивалей. Не представляла себе масштаб аудитории, которую тронет за душу мой фильм, и не ожидала, что на него будет так много положительных отзывов.
У меня были показы в разных частях мира, и в целом зрители реагируют везде одинаково. Думаю, дело в том, что «Как спасти мертвого друга» затрагивает темы, которые близки всем людям: депрессию, взросление, переживания потери близкого человека.
Многие зрители поделились во время обсуждений, что пережили нечто похожее. Еще люди говорили, что фильм помог им лучше понять близких, которые попали в зависимость от веществ. Оказалось, что у людей по всему миру есть похожий опыт, который созвучен с моим.
Расскажите, как получилось, что ваш фильм стал гастролировать по мировым фестивалям после премьеры?
— Со мной работают сейлз-агенты Lightdox, которые занимаются фестивальной дистрибуцией и продажей фильма. Они хорошо выполняют свою работу, проводят встречи и переговоры, благодаря чему фильм до сих пор каждую неделю показывают на новых площадках. Следующий показ у нас будет в Турции, а в конце июня стартует прокат в кинотеатрах Франции и других стран.
Поздравляю вас с предстоящим кинопрокатом! Раз фильм покажут в кинотеатрах, можно ли говорить о том, что вы сделали коммерчески успешное кино?
— Спасибо! Пока еще рано судить, у нас только-только заканчиваются фестивальные показы.
Какой опыт вы получили, участвуя в фестивалях?
— Я посмотрела много интересных фильмов и познакомилась с их режиссерами. Поэтому для меня фестивали — это, в первую очередь, возможность пообщаться с коллегами по цеху и зрителями. Обсуждение фильма после показа — это моя любимая часть. Я считаю, что фильм — это приглашение к диалогу.
Во время этих дискуссий мы очень много разговариваем про психические заболевания и зависимость от наркотиков, про стигматизацию наркозависимых и людей с психическими заболеваниями в России, сравниваем ситуацию в нашей стране с обстановкой в других государствах.
В титрах вашего фильма указано около 10 иностранных продакшенов, фондов и питчингов, а также четыре страны-производителя. Как думаете, с чем связан такой интерес зарубежных институций к вашей работе?
— Мы изначально понимали, что это будет копродукция нескольких стран, потому что в одной стране сложно получить необходимое финансирование. Россию мы вообще не рассматривали, потому что в нашей стране невозможно получить деньги на такую историю.
Многие документалисты, которых я знаю, делают копродукцию с другими странами и не ищут деньги в России, потому что это сложно, есть цензура, да и получить можно очень небольшие деньги.
А как искали и привлекали партнеров?
— Мы вместе с продюсерами участвовали в разных питчингах. Все получилось благодаря воркшопу Eurodoc, где мы нашли большую часть наших партнеров.
Какой опыт вы почерпнули в партнерстве с зарубежными партнерами? Что бы не удалось реализовать без их участия?
— Фильм точно получился бы другим. Во-первых, если бы я делала его одна, у меня ушло бы гораздо больше времени. Во-вторых, мне было очень интересно работать с творческими людьми из разных стран. Они стали неотъемлемыми участниками процесса, помогали мне с монтажом, звуком и цветокоррекцией.
Не было ли какого-то давления или цензуры со стороны продюсеров? Пытались ли они изменить фильм содержательно?
— Нет, цензуры не было. Во время монтажа мы обсуждали сборки с продюсерами. Когда много месяцев работаешь над материалом, тебе уже тяжело сделать шаг назад и посмотреть на него свежим взглядом, поэтому у нас наоборот была потребность в их фидбеке.
Как вы себя ощущаете после завершения такой масштабной работы? Испытываете опустошение или творческий подъем?
— В моей жизни были вещи, о которых я долго не могла говорить, и это кино очень помогло мне рассказать о депрессии, о нашей истории с Кими, об употреблении и взрослении.
Я больше не испытываю опустошенности, а наоборот вижу стимул двигаться вперед и не проживать эту историю бесконечно. Работа над фильмом стала для меня своего рода терапией.
Хотите ли вы еще снимать о себе и семье? Если да, то какую тему хотели бы исследовать?
— Мне в целом интересно личное искусство, но думаю, что больше не буду делать фильм про себя или семью. Хотя для съемок я все равно выбираю героев, с которыми нахожусь в близких и доверительных отношениях. Знаю, что некоторые режиссеры снимают тех, к кому испытывают острые негативные чувства, но я так не могу. Мне очень важно, чтобы я любила героя и наш взгляд на мир был созвучен.
Есть ли вероятность, что вы останетесь режиссером одного фильма, и как вы к этому относитесь? Важно ли вам снять что-то еще?
— Нормально отношусь, никакой трагедии в этом нет. Но мне интересно еще поработать в качестве режиссера, и я сейчас разрабатываю несколько идей. Посмотрим, что будет дальше.
Можете рассказать о своих идеях и героях будущих фильмов?
— Пока не могу, но скажу, что мне сейчас интересно снимать в России и находить истории там.
То есть для разработки своих идей и съемок в России вы сейчас не видите препятствий?
— Пока нет.
О чем, на ваш взгляд, российскому документалисту следует снимать прямо сейчас?
— Сложно сказать. Я считаю, что нет какой-то одной темы, которую все должны освещать. Одни считают нужным снимать про войну, кого-то волнуют другие проблемы. Жизнь многогранна, вокруг очень много важных тем.
А какие темы, связанные с Россией, интересуют лично вас? Социальная повестка, экология, ментальные проблемы?
— Меня больше всего волнуют экзистенциальные проблемы — как жить? (смеется)
Какие есть варианты финансирования будущих проектов, которые планируете снимать в России? Делать все за свой счет или привлекать деньги из российских фондов? Возможно ли найти за рубежом финансирование для фильмов, снятых в России после 24 февраля 2022 года?
— Не думаю, что нужно делать кино за свой счет, потому что непонятно, на что тогда жить режиссеру. «Как спасти мертвого друга» ведь снимался в России, и это не вызвало никаких вопросов у моих зарубежных партнеров. Поэтому, я надеюсь, мы и дальше сможем с ними работать.
